Истекает последний час ночи в знойной полупустыне… Холодные смерчики поднимают пыль и несут, чтобы бросить, наигравшись, через несколько десятков метров. Чёрно-синее небо становится всё светлее и светлее, предвещая появление жарящего летнего солнца. Мелкая живность ловит последние моменты, чтобы убраться в свои дневные убежища с пойманной за ночь добычей и запасённой водой.

И вот из-за горизонта появляется сияющая краюшка. Скоро придёт жара, накрыв собой всё вокруг и пробудив Город к своей обычной дневной жизни. Там люди уже адаптировались к особенностям климата, решив, что жить днём всё-таки удобнее.

Я стою между солнцем и городом и, не отрываясь, смотрю на приход светила. От моего взгляда не ускользнули чёрные точки прибывающих в очередной раз истребителей, и я тяжело вздыхаю. Как же тяжело быть богом… Как же я устал от всего этого… Вместе с карабкающейся по небосклону звездой из-за горизонта появляются всё новые и новые точки, скоро их количество перевалит за сотню. Я сажусь на землю, обхватив руками колени. Всё, хватит. Я не поднимусь, пусть этот город наконец будет стёрт с лица земли… Может быть, тогда я уже смогу уйти на покой? Я жил слишком долго.

Словно наяву я вижу эти картины. Девочка, прыгающая через скакалку, замирает над нитью под своими ногами. Её больше нет. Влюблённая парочка собирается поцеловаться — но никогда их губы не соприкоснутся. Их больше нет. Друзья-студенты встречаются на улице, протягивают друг другу руки, но их рукопожатие никогда не состоится. Их больше нет. Пожилые мужчины в одном из дворов играют в редкую сейчас игру домино, один из них размахивается, но никогда уже не ударит костяшкой по столу. Его больше нет. Я вижу весь Город. Я вижу, во что он превратится через пару минут — и закрываю глаза. Хватит. Я навоевался за вас.

Голоса… Эти голоса…

— Папа! Папа!

— Пап, привет!

Слёзы текут по щёкам, быстро испаряясь…

— Папа, смотри! Там самолётики! Ой, папа!

— Пап, они злые, пап, сделай что-нибудь!

— Папа! — Теперь голоса звучат хором, слёзы уже не успевают испаряться на коже, капают в невидимую бездну. Почему, ну почему же у богов такая хорошая память, почему?

— Рыська, не надо, — её бархатный голос пришёл откуда-то сзади, нежные руки обняли его, прохладно прикоснувшись к груди. — Ты же помнишь, как это было, неужели ты хочешь, чтобы кто-то ещё испытал подобное? Неужели ты хочешь, чтобы наша смерть оказалась напрасной?

— Малыш, но тогда он займёт моё место — может быть, он будет лучшим хранителем?

— Как знаешь… — Любимый голос остался таким же ласковым и любящим. — Просто ты — бог и был им, а они — простые смертные, и неизвестно, хватит ли их сил на что-то подобное… Ты устал, я знаю, но мы с тобой, мы верим в тебя и любим этот город, несмотря на то, что он с нами сделал… Решай сам.

Я прикасаюсь к её рукам — и чувствую лишь свою грудь. Конечно, оттуда, куда она ушла, нет возврата… Но…

Я открываю глаза и смотрю наверх. Точки армады уже почти над моей головой. Да, любовь моя. Я сделаю это ради тебя — и буду делать снова и снова. Всё равно мне нет хода за тобой, так что я буду нести память о тебе сквозь века и не запятнаю её такой мелочью, как усталость.

Прыжок — и нет больше человека, крылатая рысь, распарывая небо, стрелой уходит вверх. Одна против нескольких сотен… Одна? Три? Десять? Сто? Две стаи сливаются в экстазе огромного взрыва, на каждую машину находится по одному зверю, рыси просто пролетают сквозь своих партнёров по безумному танцу войны, разнимая их на части — и исчезают. А я снова стою и смотрю в это небо…