Колючую тишину большой московской квартиры нарушало лишь унылое позвякивание мелкого осеннего дождя в грязные оконные стекла. Очень чуткое ухо могло уловить тихий стук сердца и редкое дыхание. Но слушать было некому.
Немигающие глаза, такие же серые, как день за окнами, смотрят в одну точку. Зрачки расширены и не реагируют на свет. В самой глубине их сгорает и никак не может догореть боль. Язычок ее черного пламени едва трепещет. В уголках глаз, где безвременье назад пряталась надежда, теперь застыли, так и не сорвавшись с ресниц, кристаллики слез. На ресницах пыль. Бледные до синевы губы застыли в грустной улыбке.
Ее руки сливаются с белым подоконником. Она не шевелится, и человек, оказавшись ненароком в той же комнате, принял бы ее за хорошо выполненную восковую фигуру.
На ее коленях лежит собака. Шерсть седа от пыли, она не дышит, ее сердце не бьется. Она лежит так уже очень долго. Столько же, сколько сидит, не шевелясь, ее хозяйка.
Город превратился в руины. Жизнь оставила его уже давно. И с тех пор пришло сюда безвременье… Потому что следить за временем стало некому.
Холод будет сменяться теплом еще много-много раз, трава раскрошит асфальт, мелкие деревца превратятся рощу, затем в лес, а девушка все так же будет сидеть, глядя в никуда, с мертвой собакой на коленях. Ведь настоящую боль не лечит время, и века безвременья не сотрут память об утрате. Комната, пропитанная безмерной болью, не рассыплется песком и прахом, и девушка не умрет, ибо настоящая боль вечна…

10.04.2001г.